Если вы спросите меня, что в этом мире сложнее всего, то я вам отвечу - мирить людей.
И не так сложно, собственно, помирить их, как убедить в том, что действительно хочешь помочь, что не "держишь свечку", а просто выслушиваешь друга, когда он молча утыкается тебе в грудь и беззвучно рыдает - а что еще делать? Не отталкивать же дорогого тебе человека. Вот и слушаешь. Слушаешь-слушаешь-слушаешь все его беды, и больше никто его не выслушает и никто о них не узнает, потому что есть ты. Слушаешь слезы, смотришь боль, гладишь по плечам отчаяние - и стараешься не лезть в душу, чтобы ничего не бередить. Нужно будет, сам скажет.
А потом долго думаешь, примеряешь все на себя - и говоришь: "К черту гордость! К черту гребанную гордость, которую советуют хранить другие. Если любишь - прости, прими и не мучайся. Плюй на свои "железные" принципы и гордость, если они мешают тебе быть счастливым." А потом он плюет - и не может дождаться ответа. Такой живой, такой нетерпеливый... его решимость растает за два дня, которые у него просят, и возможности связаться тоже нет, и...
И тогда приходится брать дело в свои руки, наплевав на то, что этот человек из них тебе самому глубоко не безразличен. Черт с ними, с чувствами - ему-то ведь больнее. Я-то продержусь, отвлекусь и, может, влюблюсь в другого, а его рвут заживо сомнения, страхи и разбитая-переклеенная наново любовь. И тогда Михаэль с какого-то черта становится Святым, и с этого же нечистого выполняет работу Святого Валентина.
И наконец-то все хорошо. И это стоит несвершившихся надежд.
Я не обещаю не держать свечку, потому что друг - это друг: когда он изливает душу, я не могу заткнуть уши.
Я не обещаю не вмешиваться: если что-то снова пойдет не так, я не смогу стоять в стороне и наблюдать, как мучается от боли и сомнений дорогой мне человек.
И, в конце концов, я не обещаю не промывать время от времени мозг двум глупым детям: потому что кто, если не я?